Игра в бисер - Страница 124

124

– Как вы об этом говорите! – покачал головой Александр.

– Словно Касталия недостаточно обширна, чтобы на всю жизнь дать достойное занятие многим и многим. И вы всерьез думаете, что вы измерили и преодолели это пространство?

– О нет! – живо отозвался его собеседник. – Ничего подобного я никогда не думал. Говоря, что я достиг границы этого пространства, я лишь имел в виду: все, чего я как личность мог добиться на моем посту, сделано. Вот уже некоторое время я стою на той грани, где моя работа как Магистра Игры превращается в бесконечное повторение уже сделанного, в пустые формальные экзерсисы, и я выполняю ее без радости, без воодушевления, порой даже почти без веры. Пришла пора прекратить это.

Александр вздохнул.

– Таков ваш взгляд, но Орден и его правила предусматривают иное. В том, что и у члена Ордена бывают свои настроения, что он порой устает от своих обязанностей, нет ничего нового и удивительного. Тут на помощь приходят правила, они указывают путь, как восстановить гармонию и заново обрести центрированность. Неужели вы забыли об этом?

– Отнюдь нет, Досточтимый! Вам легко обозреть мою работу, ведь еще совсем недавно, по получении моего послания, вы подвергли контролю дела в Селении Игры и меня самого. Вы могли убедиться, что работа выполняется, канцелярия и архив в порядке, Magister Ludi не обнаруживает ни признаков болезни, ни каких-либо причуд. Именно тем правилам, которые вы мне некогда столь искусно внушили, я обязан, что не сдался, не потерял ни сил, ни выдержки. Но мне это стоило огромного труда. И теперь, к сожалению, мне стоит не меньшего труда убедить вас в том, что мною движут отнюдь не настроения, не причуды или прихоти. Но удастся ли мне это или нет, на одном я буду настаивать: вы должны признать, что моя личность и моя деятельность до того моменты, когда вы их в последний раз проверили, были безупречны и полезны. Неужели я требую от вас слишком многого?

В глазах Магистра Александра блеснула усмешка.

– Уважаемый коллега, – сказал он, – вы разговариваете со мной так, будто мы оба частные лица, непринужденно беседующие друг с другом. Но это относится лишь к вам одному, поскольку вы теперь, в самом деле, – частное лицо. У меня же все иначе: то, что я думаю и говорю, я говорю не от своего имени, а как глава Ордена, и я должен отвечать за каждое слово своего руководства. То, что вы здесь сегодня говорите, не будет иметь никаких последствий; как ни важны для вас ваши речи, они так и останутся речами частного лица, защищающего свои собственные интересы. Но я по-прежнему занимаю свой пост и несу за него ответственность, и то, что я сегодня скажу или сделаю, может иметь свои последствия. Перед вами и в вашем деле я представляю Коллегию. Далеко не безразлично, примет ли Коллегия ваше объяснение событий и, может быть, даже признает вашу правоту. Вы изображаете дело так, будто вы, хотя таили в голове особенные мысли, до вчерашнего дня были безупречным, кристально чистым касталийцем и Магистром; что, хотя на вас находили минуты колебаний и усталости, вам тем не менее всегда удавалось преодолеть и подавить их. Допустим, я поверю в это, но как прикажете мне понять такой чудовищный факт, что безупречный, непогрешимый Магистр, который вчера еще выполнял каждое предписание Ордена, сегодня вдруг совершает дезертирство? Воля ваша, мне все же легче вообразить себе Магистра, в чьей душе уже довольно давно зреет червоточина, который, хотя и выдает себя за вполне хорошего касталийца, в действительности уже давно таковым не является. И еще я спрашиваю себя: почему вы, собственно, так добиваетесь установления того факта, что вы до самого последнего времени оставались верным своему долгу? Поскольку вы уже пошли на этот шаг, нарушили обет послушания и дезертировали, вам не должно быть никакого дела до того, что о вас будет думать Орден.

Но Кнехт возражал:

– Позвольте, Досточтимый, как может мне не быть никакого дела? Речь идет о моей репутации, о моем добром имени, о памяти, какую я здесь по себе оставлю. Речь, тем самым, идет о возможности для меня работать вне Касталии, но для ее пользы. Я нахожусь у вас не для того, чтобы обелить себя, и тем более не для того, чтобы добиться одобрения моего поступка Коллегией. Я предвидел уже, что мои коллеги будут смотреть на меня как на личность сомнительную и своеобычную и готов с этим смириться. Но я не хочу, чтобы меня считали предателем или сумасшедшим, с таким приговором я согласиться не могу. Я совершил поступок, который вы не можете не осуждать, но я совершил его, ибо иначе не мог, ибо таково мое назначение, таков мой жребий, и я в него верю и добровольно буду его нести. Если вы этого не желаете признать, – значит, я потерпел поражение и весь наш разговоре вами ни к чему.

– Мы все время кружимся на одном месте, – ответил Александр. – Я должен, оказывается, признать, что при известных условиях воле отдельного человека дано право нарушать законы, в которые я верю и которые обязан защищать. Но не могу же я одновременно верить в наш порядок и признать за вами приватное право этот порядок нарушать, – не перебивайте меня, прошу вас. Я могу лишь согласиться с тем, что вы, по всей видимости, убеждены в смысле вашего опасного шага и в своем праве совершить его, что вы искренне видите в этом свое призвание. Вы, разумеется, не рассчитываете на одобрение мною вашего поступка. Но одного вы добились: я отказался от первоначальной мысли вернуть вас в лоно Ордена и склонить вас к отмене вашего решения. Я не возражаю против вашего выхода из Ордена и передам Коллегии заявление о вашем добровольном отказе от занимаемого поста. Больше я ничем не могу вам помочь, Иозеф Кнехт.

124