Игра в бисер - Страница 107

107

Я ограничусь указанием именно на эти внутренние опасности и ущерб, они немаловажны, хотя в спокойные времена они еще долгое время не стали бы для нас реальной угрозой. Однако мы, касталийцы, зависим не только от нашей морали и нашего разума, но в большой степени и от положения в стране, и от воли народа. Мы едим свой хлеб, работаем в своих библиотеках, строим себе школы и архивы, но если народ больше не захочет или не сможет давать нам средства на это, если страна обеднеет, начнется война или разразятся другие бедствия, нашей жизни и ученой деятельности в единое мгновение придет конец. Может настать день, когда страна посмотрит на свою Касталию и ее культуру как на роскошь, которую она уже не может больше себе позволить, и, вместо того чтобы добродушно гордиться нами, отринет нас как бездельников и вредителей, как лжеучителей и врагов – вот каковы опасности, подстерегающие нас извне.

Если бы я попытался разъяснить все это среднему касталийцу, мне пришлось бы прежде всего обратиться за примерами к истории, и при этом я бы натолкнулся на известного рода пассивное сопротивление, на известного рода, если угодно, ребяческое непонимание и безучастность. Интерес к всемирной истории у нас, касталийцев, как вы знаете, крайне слаб, большинство из нас обнаруживает не только отсутствие такового интереса, но даже несправедливое и, я бы сказал, неуважительное отношение к истории. Такое рожденное равнодушием и чувством превосходства небрежение к всемирной истории нередко возбуждало во мне желание исследовать причины этого феномена, и я пришел к выводу, что их имеется две. Во-первых, мы считаем исторические факты попросту маловажными, имеющими второстепенное значение, – я, конечно, разумею не историю духа и культуры, к ней мы относимся с полным уважением; всемирная история, по мнению касталийцев, это цепь жестоких схваток за власть, за богатство, земли, сырье, деньги – словом, за ценности материальные и квантитативные, то есть, с нашей точки зрения, низменные и даже достойные презрения. Для нас семнадцатое столетие есть эпоха Декарта, Паскаля, Фробергера, Шютца, а не Кромвеля или же Людовика XIV. Вторая причина нашего нерасположения к всемирной истории кроется в нашем традиционном и по большей части, как я полагаю, обоснованном недоверии к определенному методу рассмотрения и интерпретации исторических фактов в эпоху упадка, еще до основания нашего Ордена, – методу, к которому мы с самого начала не питали ни малейшего доверия: это так называемая философия истории, наивысший расцвет ее и одновременно наиопаснейшее влияние мы находим у Гегеля, причем в следующем столетии эта философия привела к самой недопустимой фальсификации и пренебрежению духом истины. Пристрастие к так называемой философии истории мы считаем одной из главных примет эпохи падения духа и крупнейших политических схваток и борьбы за власть, той эпохи, что мы иногда называем «воинственным веком», чаще всего «фельетонистической эпохой». На развалинах этой эпохи, из борьбы за преодоление ее духа или ее бездуховности и возникла наша современная культура, возникли Орден и Касталия. В своем духовном высокомерии мы относимся ко всемирной истории, особенно к новейшей, примерно так, как, скажем, древнехристианский аскет и пустынник взирал на театр мирской суеты. История представляется нам ареной борьбы вздорных мод, звериных страстей, похоти, алчности и властолюбия, кровожадности и насилия; это разрушения и войны, честолюбивые министры, продажные генералы, стертые с лица земли города, и мы слишком легко забываем, что это лишь один из многих ее аспектов. И прежде всего мы забываем, что сама наша Касталия – тоже часть истории, нечто «ставшее» и потому осужденное на умирание, если мы утратим способность к дальнейшему становлению и росту. Мы сами – история, и мы ответственны за всемирную историю в целом и за наше положение в ней. Вот этого сознания ответственности нам очень недостает.

Если мы бросим взгляд на нашу собственную историю, на период возникновения нынешних педагогических провинций в нашей стране и в некоторых других, на возникновение орденов и иерархий, в том числе и нашего Ордена, мы очень скоро убедимся, что наша иерархия и наш дом – дорогая Касталия – были основаны отнюдь не теми, кто относился к мировой истории столь же разочарованно и высокомерно, как мы. Наши предшественники, основатели Касталии, начинали свое дело в конце воинственной эпохи, когда мир лежал в развалинах. Мы привыкли односторонне объяснять положение, сложившееся в мире к началу первой из так называемых мировых войн, ссылаясь на то, что именно тогда духовное начало потеряло всякую ценность и служило грозным владыкам лишь второстепенным, при случае применявшимся оружием борьбы, в чем мы видим следствие фельетонистической коррупции. Конечно, нетрудно констатировать бездуховность и грубость, отмечавшие в те времена борьбу за власть. Я говорю о бездуховности не потому, что не хочу замечать импонирующих достижений того времени по части интеллекта и методики, но потому, что мы привыкли неизменно рассматривать дух в первую очередь как волю к истине, между тем как злоупотребление духом в тогдашних битвах по всей видимости ничего общего с волей к истине не имеет. К несчастью для той эпохи, беспорядочной динамике, возникшей из неимоверно быстрого количественного роста человечества, не были противопоставлены мало-мальски твердые нравственные устои; то, что еще осталось от них, было вытеснено лозунгами дня, и, изучая ход этой борьбы, мы наталкиваемся на поражающие и страшные факты. Совершенно так же, во времена вызванной Лютером церковной схизмы за четыре столетия до этого, весь мир внезапно наполнился тревогой: повсюду вспыхивали беспорядки, возникали фронты сражений, повсюду стремительно разгоралась жестокая, непримиримая вражда между старым и молодым, между отчизной и человечеством, между красным и белым, и мы не способны в наше время хотя бы мысленно реконструировать мощь и внутреннюю динамику этого «красного» и «белого», равно как подлинные смыслы и значения тогдашних девизов и кличей, не говоря уже о том, чтобы понять или сопережить их; как и во времена Лютера, мы видим во всей Европе, более того, на доброй половине земного шара, как верующие и еретики, молодые и старые, поборники прошлого и поборники будущего в воодушевлении или отчаянии избивают друг друга; вновь и вновь линия фронта шла через карты стран, через народы, через семьи, и не приходится сомневаться, что для большинства самих борцов или хотя бы для их вождей, все это было полно величайшего смысла, мы не можем отказать многим предводителям и идеологам тех битв в некой примитивной вере в свои идеи, в некой убежденности, как это тогда было принято называть. Во всех концах земли сражались, убивали и разрушали, и обе стороны делали это с твердой верой в то, что они сражаются во имя бога и против дьявола.

107